Теодор Шанин: «Студентом я много читал о тенденциях развития сельской России того периода — и почему-то был не согласен с Лениным»
- Вкладка 1
Начну с того, как можно было провести исследование крестьянства 1920-х годов в советских условиях, когда доступ к материалам был закрыт. Ответ заключается в том, что я нашел несколько библиотек, в которых эти материалы были открыты. Главной из них стала библиотека Хельсинки. По законам царской России, каждая новая книга издавалась в России в четырех экземплярах — они отправлялись в Москву, Петербург, Киев и Хельсинки. Поэтому в Хельсинки образовалась библиотека, в которой хранилось очень много того, что мне было нужно для исследования, включая массу статистического материала. Все это лежало покрытое пылью, поскольку никто эти книги не открывал и не понимал их важности.
В процессе работы над докторской я добрался туда, отфотографировал всю статистику, которая у них была по этому периоду, и привез в Бирмингем. Эти фотокопии и сейчас там хранятся, и когда я иногда приезжаю в Бирмингем и захожу в библиотеку, там стоит ряд книг, покрывающихся пылью, потому что теперь никто там этого не читает. Библиотека Хельсинки положила начало сбору материалов, которые были нужны мне для работы. Далее я нашел второе место — это библиотека Сената Соединенных Штатов, и когда я получил назначение на работу в ней, я вышел практически на все, чего мне не хватало. Позже, медленно-медленно, книга за книгой эти материалы открывались и в России. На данный момент они доступны, но не все, поскольку начали опять закрываться.
Мой друг Виктор Данилов, с которым я много работал, в свое время старательно отбирал материалы со статистикой того периода. И когда я ему сказал: «Зачем ты теряешь время на статистику? Здесь нужна аналитика. Пиши аналитические материалы, а статистика стоит в библиотеке», — он ответил: «Теодор, ты как будто бы уже долго в России, а еще ничего не понимаешь. То, что в данную минуту это открыто, ничего не значит для будущего. Открылось и закроется». Оказалось, что Виктор был прав, а я — неправ. То, что мы набрали в то время, отфотографировали, поставили на полки и здесь, и в других странах, оказалось бесценным вкладом, потому что теперь с этим можно в любой момент работать. У нас есть базовые материалы, которых не было бы, если бы Виктор не убедил всех нас, что все может измениться.
Разговор о крестьянстве 1920-х годов надо начинать с первой книги Ленина «Развитие капитализма в России», которая была блестящим выражением взглядов экономистов его поколения — ортодоксальных, как мы бы сказали сегодня, неоклассических, решительно немарксистских. Хотя, конечно, там с Марксом ассоциировалось немало, а некоторые элементы возникли под прямым влиянием марксизма. Но в центре был материал, который блестяще суммировал и представил то, что считалось ортодоксальным в то время в экономике как дисциплине. Тогда Ленин был известен не тем, что он был вождем революционной партии. Он был известен как способный молодой экономист.
Было ясно, что в России создается капитализм. Создается довольно быстро, и происходит это за счет дифференциации крестьянства на богатых и бедных. Богатые становятся богаче быстрее, чем бедные. Бедные становятся беднее быстрее, чем богатые. Поэтому проходит дифференциация, или, если хотите, поляризация. Богатые становятся капиталистами — частично в селе, а частично уходя в города. Часть бедных, конечно, тоже уходит в города и там попадает в рабочий класс. И бедные становятся пролетарской подставкой капитализма.
Эта картина до того простая, что она чуть ли не магически овладела мышлением большинства людей, которые работали над этой темой или просто интересовались ею, читали газеты и разные материалы. Потому что это логично, что богатые становятся богаче быстрее, чем бедные. Это логично, что бедные становятся беднее по той же логике. И поэтому дифференциация — не что-то случайное, что кто-то решил или что направляет правительство. Это натурально, это объективно, это абсолютно и по-другому быть не может. Россия просто входит в то, во что уже вошла сначала Англия, а за ней и Франция, и Западная Европа, и так далее. Все было настолько просто и понятно, что на тот момент это уже не было даже взглядом аналитиков. Это принималось широко и стало частью сознания. Когда читаешь материалы и журналистику того периода, это довольно ясно. Я думаю, что Ленин просто выразил четко эти убеждения.
Главная критика его идей в России пришла со стороны народников, но критиковали они не экономические взгляды Ленина. Собственно говоря, раз за разом, когда читаешь народников, за тем, что они говорят про экономику, слышен голос самого Ленина. Они просто говорили, что этого недостаточно. Есть неэкономические элементы, наличие которых надо признать. И если признать их, становится понятно, что все не может происходить так быстро. Ситуация должна меняться медленнее. Эта поправка играет центральную роль причинности в развитии крестьянства, и она признавалась многими в России — и в политическом классе, и в студенческих кругах.
Я должен сказать, что когда читаешь книгу Ленина, получаешь удовольствие от ее ясности, четкости и даже жесткости этой картины. Неслучайно по всей России и вне ее эта книга читалась как высшее выражение — для тех, кто считал себя марксистами, марксизм стал высшим выражением экономики. Студентом я много читал о тенденциях развития сельской России того периода — и почему-то был не согласен с Лениным. Это чувство, что что-то здесь не так, было достаточно сильным, чтобы заставить меня работать довольно серьезно и поставить перед собой вопрос — почему. Конечно, дифференциация проходит. Но она действительно куда слабее, чем следовало ожидать, на мой взгляд, от тех времен. Значит, есть что-то еще, что вмешивается в этот процесс. В чем дело? И почему этот процесс не проходит гладко?
Это мое сомнение еще больше усилилось работами коллег на тему политического поведения крестьянства, и так началась критика этого подхода. Моя работа сыграла здесь свою роль и в итоге привела меня к идее циклической мобильности. Эта идея, на мой взгляд, объясняла удивительную стабильность крестьянства как класса и воинственность большой части крестьянских групп.
Разработка этой тематики связана в России с работой земства над методиками изучения дифференциации крестьянства. Те, кто знаком с этим периодом, прекрасно знают, что во время реформ, которые положили конец крепостнической структуре, были созданы выборные органы местного самоуправления. Для России того периода это было новым. В них входили представители местного населения по разным критериям. Одним из них был размер земли, которой они владели, поэтому помещики составляли во многих таких земствах большинство. Хотя, конечно, с точки зрения населения, большинством были крестьяне. Органы регионального самоуправления начали создавать свои научные подразделения, которые должны были исследовать регион с точки зрения разных новых известных дисциплин экономики — социологии тогда еще почти что не было, и они себя называли Главным экономическим отделением или что-то в этом духе.
Создалась ситуация, в которой земство состояло из трех элементов. Первый элемент — назначенцы правительства. Правительство назначало губернатора и людей вокруг губернатора. Второй — дворянство, хозяева большей части земли в России. И третий элемент — интеллигенция, как ее тогда называли. Это люди, которые были наемными работниками в земствах и довольно быстро начали развиваться в интеллектуальную элиту России. Или, во всяком случае, в одну из интеллектуальных элит России. Их работы были блестящими, и, как ни странно, одна из причин этого заключалась в том, что царское правительство боялось съездов интеллигенции.
Царское правительство систематически запрещало съезды интеллигенции, потому что они плохо кончались. В том смысле, что они кончались выступлением против правительства. Поэтому каждое из земств создало собственную исследовательскую группу и методы изучения крестьянства. После революции большевистское правительство упорядочило, конечно, все в единую структуру. Запрет на съезды был отменен. Но Россия уже получила десятки конкурирующих методологий, что оказалось необыкновенно ценным позже.
Я бы сказал, были три центральные методики, которые сыграли особенно важную роль. Первая — цензы. Все дворы определенного района просто записывались на выборы, как это делается сегодня. На этом строилась картина дифференцированного крестьянства — от богатого до бедного. Вторая методика — систематически построенные бюджетные исследования, которые впервые дали видение и возможность систематически проследить, что происходит с точки зрения механизма аккумуляции или, наоборот, потери богатства. Эти исследования начинались с единичных случаев, но довольно быстро перешли к изучению целых групп крестьян. И последняя методика — динамические исследования. Конечно, каждое исследование в каком-то смысле динамическое, но это дало возможность проверить, насколько экономическая система крестьянства стабильна или насколько внутри нее происходит систематическое изменение, которое объясняет и определяет дифференциацию сельского населения.
Эта работа статистических отделений земств дала массу обширного материала, которого не было в то время в других странах. Если посмотреть на ситуацию в Германии, где статистические исследования были особенно хорошо развиты, там было много очень интересных работ по экономике городского хозяйства и городского населения. Но исследования сельского населения были куда ограниченнее, чем в России. Особой сферой земской статистики стали динамические исследования, соответствующим отделением командовала женщина по фамилии Хрящева. Она руководила внедрением динамических исследований в разные отделы статистики. За ней стоял Попов, который был руководителем всей системы сельской статистики. Я бы сказал, что это они добились того, что Россия на время стала ведущей страной в мире по сельскохозяйственным исследованиям такого рода.
Именно эти исследования и укрепили во мне сомнение, что то, что говорится о политическом развитии русского крестьянства, неправильно. То, что принималось как само собой разумеющееся еще со времен книги Ленина, дает мало ответов о причинах дифференциации. Надо понять, почему дифференциация проходит медленнее, чем ожидалось; почему стабильность крестьянства сильнее, чем казалось; почему политические действия русского крестьянства так эффективны. Особенно это почувствовалось в 1905 году во время революции. Тогда нелегально и с огромными трудностями, но все же создался крестьянский союз — очень мощный идейно, очень интересный, интеллектуальный, который и впрямь представлял крестьянство.
Со стороны некоторых марксистов в то время были высказывания, что это переодетые кулаки, а не крестьяне. Но чем больше я изучал тему, тем яснее становилось, что это были так называемые северные крестьяне. Нормальное крестьянство, массовое крестьянство, поддержка которого определила силу, в том числе политическую, крестьянского союза. Когда начались выборы в Думу, в Первой, во Второй, в Третьей Думах довольно быстро представители сел и общин сорганизовались во фракцию трудовиков. Трудовики стали представителями крестьянства.
Большевики относились к книге Ленина серьезно. Они ее приняли и работали с ее базовыми постулатами. В революционных условиях этические соображения начали проверяться практикой, которая довольно быстро показала, прежде всего, что трудовики существуют. Они составляют огромную, очень мощную фракцию со своей ясно выраженной идеологией, и с ними приходится считаться. Когда Вторую Думу разогнали как слишком революционную, в новой Третьей Думе трудовики все еще были мощной силой. Было ясно, что есть какая-то огромная сила единства политического крестьянства, и это — во всяком случае, для меня — в то время было необъяснимо. То, что дифференциация может происходить быстрее или медленнее, было принято нами всеми. Но то, что она не проходит медленно, было странным. Это шло в разрез с тем, чего ожидали марксисты и ленинцы в этих условиях.
Я начал с этим работать, но не так, как это делали популисты-народники, говоря, что, помимо экономики, есть также не экономика. Но и процессы политической экономии усиливают единство крестьянства. Это тоже надо как-то понять. Тогда я выработал модель циклической мобильности, о которой рассказал в «Неудобном классе».
Существует систематический процесс дифференциации, но параллельно с экономической дифференциацией проходят экономические же процессы, которые в корне демографичны. Характер русского крестьянства довольно четко определился к тому времени крестьянскими законами, потому что создалось специальное крестьянское право под крестьянскими судьями. Параллельно шли сразу два процесса: процесс дифференциации, который несомненно существовал, и процесс выравнивания, который был связан с демографией и особыми правами русского крестьянства. Создается ситуация, в которой часть идет так, а часть — иначе. Это происходит в каждом поколении, и получается, если хотите, круг.
Я назвал это циклом, потому что он лучше всего подходит для объяснение. Но, конечно, это не только цикл. Это движение вверх и вниз. Систематическая дифференциация и в то же время выравнивание. Это и создало ситуацию, в которой дифференциация крестьянства была куда медленнее, чем ожидалось. Единство крестьянства сильно чувствовалось. И что бы ни говорили ученые в своих конклавах, крестьяне смотрели на своих соседей и на себя. Они знали, что эти процессы проходят не так просто, как это казалось. Это не просто дифференциация, это что-то куда более комплексное.
В этих условиях быстро развивалась идеология крестьянского движения. Примерно к 1917 году стало ясно, что крестьяне в немалой мере идут своим путем. На этом пути по своим причинам крестьянство в большинстве своем поддержало большевиков. Без этого нельзя понять, что произошло в 1917-1920 годах. Нельзя понять победу большевиков, которые были в явном меньшинстве с очень многих точек зрения. Это совершенно ясно. Не было пролетарской революции, которая победила. Была революция, которая победила, но она не была пролетарская, и без поддержки крестьянства она бы никогда не победила.
Фрагмент выступления Теодора Шанина на презентации книги «Неудобный класс» и дискуссии о феномене крестьяноведения, состоявшихся 20 ноября 2019 года.