«В крестьянскую эпоху сложились архетипы нашего современного сознания»
- Вкладка 1
Александр Гордон — историк, культуролог, заведующий сектором Восточной и Юго-Восточной Азии ИНИОН РАН.
Я не могу сказать, что занимался темой крестьянства столько, сколько Теодор. Он уже был сложившимся исследователем, историком, социологом, крестьяноведом, автором классической книги, которую мы сегодня имеем на русском языке. А я только начинал. Теодор говорил, что руководитель ему очень не советовал заниматься крестьянством. Когда крестьянством стал заниматься я, мне не советовали точно так же.
Это очень странно, потому что в 1960-х годах вдруг, будто на пустом месте, возник мощный тренд в пользу изучения крестьянства. Связано это было с явлением третьего мира, которое окрестили крестьянскими континентами и зеленой революцией. Известен тезис Мао Цзэдуна о том, что деревня окружает город, — и случился мощный всплеск крестьяноведческих исследований. Теодор был не только автором монументальной книги, но и классификатором крестьянских исследований. Это было, между прочим, очень сложное дело, потому что они были очень разношерстные.
Возвращаясь к названию книги, задумайтесь только: «Неудобный класс». Для кого неудобный? Для исследователя неудобный. А почему? В частности, потому, что исследователи применяли в отношении крестьянства классовый подход. Ведь классовый подход, как и всякий другой метод, имеет ограниченный потенциал. Он работает, но в определенных пределах. Тем не менее, не только у нас, но и в том числе в западном марксизме классовый подход стал своего рода библией, катехизисом.
Помню, я выступал на одной довольно большой конференции в Институте востоковедения, и в мой адрес было сказано: «Гордон не признает классового подхода и отходит от Ленина». Я помню, что не спал целую ночь, придумывал, как бы мне вывернуться от этого обвинения. Ничего не придумал. Подошел к одному из кураторов, профессору Высшей партийной школы, и спрашиваю: «Что мне делать?» А он говорит: «А я не заметил отхода от Ленина. Не отвечайте». Получив такое благословение, конечно, я и не вздумал отвечать. Но проблема-то есть: все сводится к тому, что крестьянство — это класс. Либо класс в феодальном обществе, либо класс в капиталистическом обществе. При этом еще классики сказали, что он класс феодального общества, поэтому в капитализме он представляет варварство цивилизации, некий пережиток. Очень сложно было.
Сначала вышла хрестоматия Теодора Шанина «Peasants and peasant societies», потом появилась монография. И в хрестоматии я нашел несколько подходов к определению крестьянства — от культуры, малая традиция, фольклор, от общины, естественно, где крестьянство, там должна быть община, и самый большой — это подход к крестьянству как к эксплуатируемому классу. Естественно, это затмевало все остальное. Но на самом деле все гораздо сложнее, потому что все подходы к крестьянству собираются воедино и работают только тогда, когда они в целостности, когда они вместе и от культуры, и от экономики, и от социологии, и от политики.
Было крестьянство и как политическая сила. Основной пафос крестьяноведческих исследований 1960-х годов состоял в том, что крестьянство не объект. Потому что не только в марксизме, но и в либеральной мысли основная тенденция была показать, что крестьянство — объект великих исторических движений, центр которых город. Поэтому теперь была задача доказать обратное — что крестьянство своей активностью оказывает влияние на исторический ход событий. В этом смысле пионером был Баррингтон Мур, который в книге 1965 года описал влияние крестьянской активности на исторические судьбы и в зависимости от этого выделил несколько политических моделей. Такое было впервые.
Хорошо, субъект. Но что такое субъект? Надо же раскрыть. И это было самое сложное. Методом наития я все-таки нашел, что субъект должен обладать, по крайней мере, сознанием. Но поди исследуй крестьянское сознание. На основе чего? Ведь документы о крестьянстве выпускало не крестьянство, как вы понимаете. Выпускали люди, которые были наверху. Как им это представить? Очень сложно. Что такое крестьянское сознание? Я размышлял: «Фольклор? Фольклор — конечно, хорошо. Но как изучать фольклор? Должна быть какая-то методология».
Россия уникальная тем, что в ней есть все. Больше, чем в Греции. Во всяком случае, в научном отношении и особенно в интеллектуальном. В Петербурге существовала формальная филологическая школа, которая была разгромлена в период борьбы с космополитизмом, но успела дать очень много. В частности, с точки зрения познания фольклора был очень значим Владимир Яковлевич Пропп. Помимо фольклора, еще более важен, на мой взгляд, обряд ритуальности. Очень много дает также изучение аграрной обрядовости — а оно в России тоже было очень развито. Правда, занимались этим этнографы. Почему заниматься крестьянством сложно — насколько сложно крестьянство, настолько сложны и подходы к нему. Тут важно все: и культуроведение, и этнография, и филология, и социология, и все остальное — нужно все это суметь собрать. А это очень сложно.
Вся европейская наука, начиная с Бэкона, была наукой редукционистской. Она сводила сложное к простому. Но подход к крестьянству должен быть другим — холистским, то есть целостным. В том смысле, что важно все. Поэтому крестьяноведение продвигается очень сложно, и я думаю, что больших успехов оно не достигло как раз потому, что идет против течения. Но крестьяноведение значимо для изучения крестьянства, оно выводит на общечеловеческие проблемы.
Сейчас, как вы знаете, стала очень актуальна проблема исторической памяти. Причем не только в России. Я много занимаюсь Францией — там тоже. Встал вопрос об управлении исторической памятью — не только у нас министр культуры озабочен исторической мифологией, но и на Западе, в той же Франции, тоже должны быть мифы. Крестьяноведение, не в обиду сказать, — это дань ностальгии. Это не только наша деревенская проза. Я помню, когда в конце 1980-х мне пришлось разговаривать с французскими аграрниками-марксистами, я спросил: «Почему у вас нет крестьяноведения?» — «А у нас есть крестьянство». Я говорю: «А в Британии?» — «А в Британии нет крестьянства, поэтому они и занимаюсь крестьяноведением». Это хохма, но в ней есть смысл.
Я помню, как я занимался крестьянством и крестьянским сознанием. Оно мне напоминало археологические раскопки — представляете вертикаль? И никто не скажет, какие подземные слои могут вдруг выйти наверх. Изучение крестьянства выводит на архетипические вещи, и поднимаются важный общечеловеческий подтекст. Потому что в крестьянскую эпоху сложились архетипы нашего современного сознания.
Фрагмент выступления в рамках презентации и дискуссии вокруг книги Теодора Шанина «Неудобный класс», состоявшихся 20 ноября 2019 года.