«Община — это отсталая, минималистская схема общежития, крайне удобная для управления»
- Вкладка 1
Михаил Давыдов — профессор школы исторических наук Высшей школы экономики, автор книги «Двадцать лет до Великой войны: российская модернизации Витте-Столыпина».
Я позволю себе начать вот с чего. В 1990 году в Москве проходила первая международная конференция, куда приехал весь цвет западной русистики. Я тогда был молодым кандидатом, имел честь выступать, но не обо мне речь. На конференции собрались все сливки «фальсификаторов» советской и русской истории — как меня учили на истфаке МГУ, который я закончил еще при Брежневе. Как сейчас помню: вхожу в аудиторию — а там в простой рубашке темно-серого цвета сидит Теодор Шанин, главный «фальсификатор», главный объект нападок. Это меня очень впечатлило.
Что касается книжки «Неудобный класс», то это книжка классическая — и в то же время живая. Особенно в части, которая касается крестьянства после революции, крестьянства нэповского периода. Живость ее и жизненность проявляются в том, что крестьяне в ней не объекты, маркированные площадью надела или объемом платежей, не функции от внешних обстоятельств, в которые они погружены. Крестьяне в ней — люди. Трудно увидеть людей за цифрами и строчками академического текста, но здесь они видны.
Мы должны понимать, что пятьдесят лет назад, когда была написана эта книга, уровень изучения русской деревни начала ХХ века серьезно отличался от того, что имеет место быть сейчас. Это видно даже по ссылкам в книге. Попытаюсь пояснить свою позицию. Дело в том, что, по моему убеждению, Россию можно считать развивающейся страной. Хотя я не знаю больше ни одной развивающейся страны, чья армия и чьи крестьяне входили в Берлин и в Париж. И думать, что русские крестьяне — это те же крестьяне, что в Юго-Восточной Азии или где угодно, — это неверно. Потому что теория Москва — Третий Рим спокойно перешла в народ еще в Средние века. И если говорить о целостном подходе, эту целостность надо иметь в виду.
Но здесь меня интересует другой момент. Он связан с тем, что после 1861 года Россия сама себя назначила развивающейся страной. Хотя еще не было такого термина и таких представлений. Русские люди сильно обиделись бы, если бы их сравнили с Китаем, который считался символом застоя. Азия тогда — это кладбище. У Бакунина есть слова: «китайская неподвижность». По моему убеждению, после 1861 года Россия начала реализовывать первую в своей жизни утопию. И это — не построение светлого коммунистического будущего, а это — идея антикапиталистического государства.
Этот путь был выбран сознательно. Он имел глубокие предпосылки в русской культуре, в православии, а также в том, что русское общество в течение первой половины XIX было перекормлено ужасами раннего капитализма. Как заметил один умный человек, заря капитализма была такой мрачной, что Маркс ее принял за закат. Александр II и члены редакционных комиссий, реформаторы, сознательно отвергали и отвергли тот путь, который был избран Западом. Фактически утопия состояла в чем: что можно быть «самобытной» великой державой. То есть влиять на историю, влиять на судьбы мира, иметь очень большие претензии к географической карте — и отрицать и отвергать все то, за счет чего конкуренты и враги добились процветания и преуспевания, а именно: общегражданский правовой строй, права человека, свободу бизнеса и так далее.
Замечу, что в начале ХХ века Россия была единственной из великих держав, где не было общегражданского строя, то есть не было правового государства. Где правовое государство было для примерно 15 процентов населения, а 85 процентов — крестьяне и инородцы — жили без него. Где у крестьян не было собственности на землю, которую они обрабатывали, и не было свободы передвижения. Не говоря уже об отсутствии всеобщего начального образования — хотя об этом надо сказать. В какой еще великой стране в начале ХХ века людей пороли официально? Не каждый день, но пороли согласно закону.
Гипотеза о самобытной великой державе обломалась в ходе русско-японской войны, безмятежно, с энтузиазмом развязанной в 1904 году. В спровоцированной ею революции была показана несостоятельность гипотезы. И тогда в истеблишменте взяли верх люди во главе со Столыпиным, которые изменили алгоритм развития Российской империи. Новый тезис, новый лозунг развития страны Столыпин обозначил так: Отечество наше, преобразованное по воле монарха, будет правовым государством. Я много лет положил на то, чтобы статистически и с помощью нарративных источников обосновать мощный успех столыпинских преобразований и все те особенности психологии крестьянства, которые у нас иногда выступают как синоним вечности.
Мы переживаем момент, когда тают льды в Гренландии и на Южном полюсе, но при этом остается главная неизменная вещь — общинная психология русского крестьянства. Нет, эта психология менялась, потому что распространялось просвещение, распространялось образование. В годы Столыпинской реформы были истрачены гигантские средства на народное просвещение. Вошло в жизнь новое поколение — крестьяне, которые родились после отмены крепостного права, которые выписывали и читали газеты, и они иначе смотрели на мир.
У всех крестьяноведческих работ есть серьезный недостаток: мы не понимаем, что Россия — это гигантская территория. Это 4,5 миллиона квадратных километров только Восточно-Европейской равнины. На этой территории способна уместиться вся Западная Европа. И само понятие «русский крестьянин» — это абстракция заоблачной высоты. Не было единого русского крестьянина. Да, если оперировать конкретными цифрами, мы должны оперировать общеимперскими показателями. Но настоящая наука начинается тогда, когда мы раскладываем явления по губерниям. И тогда вылезает все — где больше, где меньше, почему? Потому что статистика не только дает ответы на вопросы, но и ставит новые вопросы. Русское крестьянство было очень разным. И были люди, которые действительно жили натуральным хозяйством. Но были люди, которые забыли об этом, которые были интегрированы в рыночную экономику.
Все это в историографии — в западной тоже — идет от того, что исследователи читают дореволюционные народнические книжки. Как известно, родоначальниками народничества были Герцен и Чернышевский. Но под народничеством я понимаю не только революционеров, как нас учили в советской школе. Те, кто бросал бомбу в царя, это самые хорошие народники. Были и легальные народники, которые просто занимались чем-то, теорией малых дел, и это, конечно, похуже. Дело в том, что народники — это люди, которые основывают свое видение русской истории на существовании и поддержке уравнительно-передельной общины. Поэтому были правые народники, как Победоносцев и все обитатели Зимнего дворца, включая Александра III и Александра II до поры до времени. Были левые народники, и в центре — земцы-либералы, которые поддерживали общину, потому что община стала мифом национального самосознания. Если вы специально не занимались этой темой, вы не можете представить себе масштабы этой фанаберии. Уже в иммиграции умный человек, видный государственный деятель, Куломзин Анатолий Николаевич писал, что одна сторона славянофильской пропаганды — община — имела колоссальный успех. Она так льстила национальному самолюбию, что в нее поверили очень многие не славянофилы.
Помимо этого, община была очень удобной конструкцией для управления людьми. Общину по разным причинам поддерживали и консерваторы, и либералы, и левые. Когда-то давно я написал в одной книжке — прошу прощения, что цитирую себя, — что злейшие враги могут болеть за одну футбольную команду и любить одну женщину. Это естественно и только характеризует причудливость жизни. Но если злейшие политические враги поддерживают один принудительный институт… Это ведь не свободный союз, а принудительный. Наделение землей после 1861 года — это не право, а обязанность. Ты — аппарат для вырабатывания податей. Тебе дали землю, чтобы ты ел и работал. И если злейшие враги сходятся в любви к этому институту, значит, в нем есть что-то, что их всех привлекает. А что привлекает? То, что это отсталая, минималистская схема общежития, крайне удобная для управления. Крайне правые хотят, чтобы управлял земский начальник, чиновник МВД, либералы хотят, чтобы управлял какой-нибудь земец, земский деятель, а социалисты-революционеры устроят совдеп, колхоз. Вот и все.
В нашем массовом сознании термин «община» имеет глубокие позитивные коннотации, которые связаны с идеей общинной поддержки, взаимопомощи и так далее. Где-то эта взаимопомощь была, но очень часто ее не было. Объективные исследования это прекрасно показывают. Глеб Успенский — великий человек, чудесный писатель. Я очень советую тем, кто интересуется этими проблемами, его прочесть. Он бьет в главный порок Герцена, Чернышевского и остальных левых народников. Оттого, что они думали, что в общине делят землю поровну, они предполагали, что и все остальные проблемы в общине решаются также благородно, поровну и прочее. А это далеко не так.
Фрагмент выступления в рамках презентации и дискуссии вокруг книги Теодора Шанина «Неудобный класс», состоявшихся 20 ноября 2019 года.