«Оказавшись в ловушке экономического детерминизма, либерализм ушел от проблем политического участия»
- Вкладка 1
Базовые определения либерализма и республиканизма очень близки друг другу, а именно – признание индивидуальной свободы как первого необходимого требования к политическому устройству. Но есть один нюанс. Последние семьдесят лет своего существования либерализм посвятил тому, что боролся с марксизмом-ленинизмом в послевоенной Европе и шире и во многом перехватил у него идею экономического детерминизма. Фактически либерализм на наших глазах из политического учения, каким он был во время Локка и Милля, превратился в экономическое учение. Если вы посмотрите современные книги по либерализму, то они скорее будут по экономике – как нам достичь процветания за счет свободного рынка.
Здесь есть и еще один нюанс, потому что в современном глобальном мире либерализм становится инструментом отрывания либеральной повестки от повестки полиса. Это важное обстоятельство, о котором, например, пишет Владимир Сергеевич Малахов в своей книге «Национальное государство в эпоху глобализации». Потому что международные финансовые институты, которые тоже были созданы в послевоенный период, и финансовая свобода передвижения капиталов, которую мы наблюдаем сегодня в мировой практике, казалось бы, очень позитивные явления, за исключением одного «но». Есть страны развитые, есть страны развивающиеся, и руководители развивающихся стран очень часто поддаются соблазну переводить свои средства из своих стран на личные счета в оффшоры или вкладывать в собственность, в недвижимость в Нью-Йорке или Лондоне. Это очень хорошо описано в книге Виктора Сумского, посвященной Филиппинам. Но это известно и по многим другим странам. И этот механизм на самом деле ведет к увеличению неравенства в современном мире между бедными и богатыми странами.
Более того, даже внутри самих богатых стран в последние годы мы видим эту тенденцию, она очень ясно проступает. Есть Лондон, а есть, условно, северо-запад Англии. И Лондон, который включен в эту большую космополитическую либеральную элиту, голосует одним образом, а англичане на северо-западе страны ведут себя протестным образом. Точно так же есть Соединенные Штаты, которые сконцентрированы вокруг Нью-Йорка и Лос-Анджелеса, а есть глубинные Соединенные Штаты, которые голосуют сегодня за Трампа. Поэтому здесь довольно сложная проблема, связанная с тем, что, оказавшись в ловушке экономического детерминизма последних десятилетий, либерализм фактически ушел от проблем политического участия, ушел от проблемы построения устойчивых институтов политической конкуренции.
Особенно это проявилось в нашей стране. Потому что либерализм в России появился второй раз в ее истории, довольно стремительно и именно как экономическое учение, в 1992 году. Если вы посмотрите на события 1991 года, то там скорее боролись за власть демократы, либералов еще не было, была демократическая Россия. А демократическая Россия, созданная в соответствии с заветами Андрея Дмитриевича Сахарова, требовала всей власти Совету. И это была такая демократия, которая, опять же, скорее описана в пятом типе демократии Аристотеля, как демократия, где власть принадлежит широким массам беднейших слоев населения и где воля этих широких масс важнее закона. Это очень важно. Потому что действительно Съезд народных депутатов мог в любой момент поменять конституцию, как, собственно, это и происходило.
Либерализм, который появился чуть позднее, либо вообще эту политическую повестку на первых порах игнорировал, либо относился к ней предельно формально. Дескать, вот мы сейчас создадим рынок, проведем приватизацию, добьемся бездефицитного бюджета, а все остальное как-то само собой наладится, и все будет хорошо. Не наладилось. И это действительно хороший повод задуматься нам, либералам, о том, почему не наладилось.
Политическое участие в постсоветской России – это отдельный вопрос. Но им по большому счету никто не занимается. Если вы спросите основные социологические службы – ВЦИОМ, ФОМ, даже Левада-Центр, – они вам не ответят, сколько партиципантов в классификации Алмонда сейчас в России. Скажут, что-то порядка 5%. Но 5% партиципантов, участников политических процессов, то есть тех, кто ходит на акции, различает политические партии, их повестки и так далее, в развитом демократическом обществе должно быть на самом деле около 40%. Если их 5%, это суперавторитарное, если не тоталитарное государство. И по сравнению с советским периодом мы никак не продвинулись в плане развития партиципации и политического участия. Если смотреть какие-то исследования 90-х годов, то, может быть, тогда было порядка 8%. Но все равно это очень мало. Это даже меньше, чем в развивающихся автократических режимах.
Значит, это действительно острая проблема. Проблема отрыва либералов от полиса. Когда welfare state перестает быть повесткой дня либеральных политиков – потому что зачем? Есть маленькая элита, связанная с международным финансовым капиталом, она сидит в этой стране, качает из нее ресурсы, и все замечательно. А все остальные… Ну, живите, как хотите, нас это не касается, потому что мы в оффшор пошли и все вывели. Но, понятно, что такой либерализм никогда не будет завоевывать голосов на выборах и никогда не будет поддержан людьми. Это совершенно очевидно.
И немножко об истории. Современные школьники уже не знают, кто такой Радищев, но в советской классической классификации он был революционным демократом. Опять же, что такое революционный демократ? Революционная демократия – это понятие, в котором описывалось освободительное движение в России с конца XVIII до начала ХХ века. И, конечно, описывалось оно как большая прелюдия к победе большевиков и установления истинной демократической республики, которая называлась диктатура пролетариата. Диктатура широких слоев трудящихся и партии, действующей в их интересах. То есть, собственно говоря, вырождение этого пятого типа демократии по Аристотелю. Удивительно, что к тому времени Аристотель уже был переведен на русский язык, но почему-то никто не задумывался о том, что когда мы представляем беднейшим широким слоям свободу и ставим ее выше закона, следующим этапом становится либо олигархия, либо тирания. Что, собственно, и произошло.
Так вот либералы в этом контексте, в контексте русской истории XIX века, конечно, не были революционными демократами. Те выступали против самодержавия. Либералы были по большому счету придворными либералами – так они и называются в историографии. Это те люди, которые окружали Александра II, например. Это те люди, которые делали великие реформы, очень важные, в том числе судебную. То, что мы сейчас наблюдаем в наших судах, это просто катастрофа по сравнению с судами Российском империи 1870-х годов. Это была она из самых развитых судебных властей в Европе на тот момент. Но либералы всегда находились при власти или, во всяком случае, старались. В 1880-х, при Александре III, появились либеральные народники, но они тоже не выступали за свержение самодержавия.
Кадеты уже либералами в чистом виде не были, потому что их повестка, например, в аграрном вопросе была скорее социалистической. Они предлагали конфискацию части помещичьих земель, то есть наступление на частную собственность. И, очевидно, что уже в Думах первых созывов либералы начинают исчезать. Они, конечно, находятся где-то вот вокруг кадетов, частично в октябристах. Но либералы – это прежде всего придворная группа людей, которые действовали в интересах монархии, а не против нее.
Это специфическая российская практика, и если мы хотим как-то описать Радищева, декабристов, Герцена и кого-то еще, то, может быть, республиканисты будет более релевантным описанием, чем, скажем, революционные демократы, которое использовалось раньше. Но здесь я поставлю, пожалуй, многоточие. Хотя, конечно же, книга Олега Хархордина заставляет нас задуматься о том, что, собственно говоря, для нас есть свобода. Почему и каким образом мы можем ее отстаивать. И почему без нашего участия эта свобода вряд ли возможна.
Я не вижу здесь противоречий и внутренне понимаю, что раздвоение на либералов и республиканистов условно, поскольку все-таки свобода является основным и для тех, и для других. Но в современных условиях тот же северо-запад Англии или центральная часть Соединенных Штатов Америки голосует за националистов. А, может быть, лучше бы они голосовали за республиканистов. И тогда это дало бы некоторое основание для надежды на то, что свобода и ее принципы останутся у следующих поколений.
Фрагмент выступления в рамках презентации книги Олега Хардордина «Республика, или Дело публики» и дискуссии о республиканизме 21 февраля 2020 года.